Неточные совпадения
В это время слышны шаги и откашливания в комнате Хлестакова. Все спешат наперерыв
к дверям, толпятся и стараются
выйти, что происходит не без того, чтобы не притиснули кое-кого. Раздаются вполголоса восклицания...
Осип (
выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели
к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Как только пить надумали,
Влас сыну-малолеточку
Вскричал: «Беги за Трифоном!»
С дьячком приходским Трифоном,
Гулякой, кумом старосты,
Пришли его сыны,
Семинаристы: Саввушка
И Гриша, парни добрые,
Крестьянам письма
к сродникам
Писали; «Положение»,
Как
вышло, толковали им,
Косили, жали, сеяли
И пили водку в праздники
С крестьянством наравне.
— Уж будто вы не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят?
К муженьку
Сестра гостить приехала,
У ней коты разбилися.
«Дай башмаки Оленушке,
Жена!» — сказал Филипп.
А я не вдруг ответила.
Корчагу подымала я,
Такая тяга: вымолвить
Я слова не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
Да хлоп меня в висок!
«Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» — молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Повеселел Алтынников:
«Моя,
выходит, мельница!»
«Нет! — говорит Ермил,
Подходит
к председателю.
Не ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника народ!
Крестьянам показалося,
Как
вышли на пригорочек,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по площади
И
к вечеру покинули
Бурливое село…
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит по лесу…
Недаром он бродил!
«Коли платить не можете,
Работайте!» — А в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите лес…»
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим:
выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
Наконец он не выдержал. В одну темную ночь, когда не только будочники, но и собаки спали, он
вышел, крадучись, на улицу и во множестве разбросал листочки, на которых был написан первый, сочиненный им для Глупова, закон. И хотя он понимал, что этот путь распубликования законов весьма предосудителен, но долго сдерживаемая страсть
к законодательству так громко вопияла об удовлетворении, что перед голосом ее умолкли даже доводы благоразумия.
Он немедленно
вышел на площадь
к буянам и потребовал зачинщиков. Выдали Степку Горластого да Фильку Бесчастного.
Но злаков на полях все не прибавлялось, ибо глуповцы от бездействия весело-буйственного перешли
к бездействию мрачному. Напрасно они воздевали руки, напрасно облагали себя поклонами, давали обеты, постились, устраивали процессии — бог не внимал мольбам. Кто-то заикнулся было сказать, что"как-никак, а придется в поле с сохою
выйти", но дерзкого едва не побили каменьями, и в ответ на его предложение утроили усердие.
Вышел бригадир из брички и стал спорить, что даров мало,"да и дары те не настоящие, а лежалые"и служат
к умалению его чести.
Мне неоднократно случалось в сем триумфальном виде
выходить к обывательским толпам, и когда я звучным и приятным голосом восклицал:"Здорово, ребята!" — то, ручаюсь честью, не много нашлось бы таких, кои не согласились бы, по первому моему приветливому знаку, броситься в воду и утопиться, лишь бы снискать благосклонное мое одобрение.
Долго ли, коротко ли они так жили, только в начале 1776 года в тот самый кабак, где они в свободное время благодушествовали, зашел бригадир. Зашел, выпил косушку, спросил целовальника, много ли прибавляется пьяниц, но в это самое время увидел Аленку и почувствовал, что язык у него прилип
к гортани. Однако при народе объявить о том посовестился, а
вышел на улицу и поманил за собой Аленку.
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости
выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
Одна из дам, встречавших добровольцев,
выходя из залы, обратилась
к Сергею Ивановичу.
Алексей Александрович развернул плед, под которым были закутаны его зябкие ноги, и,
выйдя из кареты, пробрался чрез снег
к Дарье Александровне.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату
к людям, от которых только что
вышли.
— Теперь я приступаю
к делу, — сказала она с улыбкой, помолчав и отирая с лица остатки слез. — Я иду
к Сереже. Только в крайнем случае я обращусь
к вам. — И она встала и
вышла.
Они вместе
вышли. Вронский шел впереди с матерью. Сзади шла Каренина с братом. У выхода
к Вронскому подошел догнавший его начальник станции.
Когда затихшего наконец ребенка опустили в глубокую кроватку и няня, поправив подушку, отошла от него, Алексей Александрович встал и, с трудом ступая на цыпочки, подошел
к ребенку. С минуту он молчал и с тем же унылым лицом смотрел на ребенка; но вдруг улыбка, двинув его волоса и кожу на лбу, выступила ему на лицо, и он так же тихо
вышел из комнаты.
Честолюбивые планы его опять отступили на задний план, и он, чувствуя, что
вышел из того круга деятельности, в котором всё было определено, отдавался весь своему чувству, и чувство это всё сильнее и сильнее привязывало его
к ней.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви
к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении
к женатому честному человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела в них то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он
вышел из комнаты, она перестала думать о нем.
Узнав, что приехала Анна, Кити хотела не
выходить; но Долли уговорила ее. Собравшись с силами, Кити
вышла и краснея подошла
к ней и подала руку.
К чаю больших Долли
вышла из своей комнаты. Степан Аркадьич не
выходил. Он, должно быть,
вышел из комнаты жены задним ходом.
— Если так… — вдруг побледнев, начал Алексей Александрович, но в это время адвокат встал и опять
вышел к двери
к перебивавшему его помощнику.
Когда они пошли пешком вперед других и
вышли из виду дома на накатанную, пыльную и усыпанную ржаными колосьями и зернами дорогу, она крепче оперлась на его руку и прижала ее
к себе.
После обеда, когда Долли
вышла в свою комнату, Анна быстро встала и подошла
к брату, который закуривал сигару.
Лошадь не была еще готова, но, чувствуя в себе особенное напряжение физических сил и внимания
к тому, что предстояло делать, чтобы не потерять ни одной минуты, он, не дожидаясь лошади,
вышел пешком и приказал Кузьме догонять себя.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду
к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и со злобой на всех людей, на себя, на нее он
вышел из гостиницы и поехал
к ней.
Княгиня подошла
к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда князь с княгиней
вышли, Левин подошел
к своей невесте и взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было.
— Что ж, было весело? — спросила она, с виноватым и кротким выражением на лице
выходя к нему навстречу.
— Отлично, отлично, — говорил он, закуривая толстую папиросу после жаркого. — Я
к тебе точно с парохода после шума и тряски на тихий берег
вышел. Так ты говоришь, что самый элемент рабочего должен быть изучаем и руководить в выборе приемов хозяйства. Я ведь в этом профан; но мне кажется, что теория и приложение ее будет иметь влияние и на рабочего.
И увидав, что, желая успокоить себя, она совершила опять столько раз уже пройденный ею круг и вернулась
к прежнему раздражению, она ужаснулась на самое себя. «Неужели нельзя? Неужели я не могу взять на себя? — сказала она себе и начала опять сначала. — Он правдив, он честен, он любит меня. Я люблю его, на-днях
выйдет развод. Чего же еще нужно? Нужно спокойствие, доверие, и я возьму на себя. Да, теперь, как он приедет, скажу, что я была виновата, хотя я и не была виновата, и мы уедем».
— О чем это? — спросил Степан Аркадьич,
выходя из кабинета и обращаясь
к жене.
Только что она
вышла, быстрые-быстрые легкие шаги зазвучали по паркету, и его счастье, его жизнь, он сам — лучшее его самого себя, то, чего он искал и желал так долго, быстро-быстро близилось
к нему.
— Ты влюбился в эту гадкую женщину, она обворожила тебя. Я видела по твоим глазам. Да, да! Что ж может
выйти из этого? Ты в клубе пил, пил, играл и потом поехал…
к кому? Нет, уедем… Завтра я уеду.
Левин ничего не ответил.
Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет жену, но теперь, дав себе отчет в том чувстве, которое он испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не ходила
к больному. «За что ей мучаться, как я?» подумал он.
Агафья Михайловна, которой прежде было поручено это дело, считая, что то, что делалось в доме Левиных, не могло быть дурно, всё-таки налила воды в клубнику и землянику, утверждая, что это невозможно иначе; она была уличена в этом, и теперь варилась малина при всех, и Агафья Михайловна должна была быть приведена
к убеждению, что и без воды варенье
выйдет хорошо.
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела карету и высовывающуюся из нее черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого
выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом
вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
Он молча
вышел из двери и тут же столкнулся с Марьей Николаевной, узнавшей о его приезде и не смевшей войти
к нему. Она была точно такая же, какою он видел ее в Москве; то же шерстяное платье и голые руки и шея и то же добродушно-тупое, несколько пополневшее, рябое лицо.
Обед был накрыт на четырех. Все уже собрались, чтобы
выйти в маленькую столовую, как приехал Тушкевич с поручением
к Анне от княгини Бетси. Княгиня Бетси просила извинить, что она не приехала проститься; она нездорова, но просила Анну приехать
к ней между половиной седьмого и девятью часами. Вронский взглянул на Анну при этом определении времени, показывавшем, что были приняты меры, чтоб она никого не встретила; но Анна как будто не заметила этого.
— Ну что, Матреша? — спросил Степан Аркадьич,
выходя к ней в дверь.
Он сошел вниз, но не успел еще
выйти из кабинета, как услыхал знакомые шаги жены, неосторожно быстро идущей
к нему.
«Нет, надо опомниться!» сказал он себе. Он поднял ружье и шляпу, подозвал
к ногам Ласку и
вышел из болота.
Выйдя на сухое, он сел на кочку, разулся, вылил воду из сапога, потом подошел
к болоту, напился со ржавым вкусом воды, намочил разгоревшиеся стволы и обмыл себе лицо и руки. Освежившись, он двинулся опять
к тому месту, куда пересел бекас, с твердым намерением не горячиться.
— Солдат! — презрительно сказал Корней и повернулся ко входившей няне. — Вот судите, Марья Ефимовна: впустил, никому не сказал, — обратился
к ней Корней. — Алексей Александрович сейчас
выйдут, пойдут в детскую.
Он
вышел на шоссе и направился, осторожно ступая по грязи,
к своей коляске.
Он
вышел из луга и пошел по большой дороге
к деревне. Поднимался ветерок, и стало серо, мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая обыкновенно рассвету, полной победе света над тьмой.
Но это было
к лучшему, потому что,
выйдя в столовую, Степан Аркадьич
к ужасу своему увидал, что портвейн и херес взяты от Депре, а не от Леве, и он, распорядившись послать кучера как можно скорее
к Леве, направился опять в гостиную.
— Как же новые условия могут быть найдены? — сказал Свияжский, поев простокваши, закурив папиросу и опять подойдя
к спорящим. — Все возможные отношения
к рабочей силе определены и изучены, сказал он. — Остаток варварства — первобытная община с круговою порукой сама собой распадается, крепостное право уничтожилось, остается только свободный труд, и формы его определены и готовы, и надо брать их. Батрак, поденный, фермер — и из этого вы не
выйдете.
Не зная, когда ему можно будет выехать из Москвы. Сергей Иванович не телеграфировал брату, чтобы
высылать за ним. Левина не было дома, когда Катавасов и Сергей Иванович на тарантасике, взятом на станции, запыленные как арапы, в 12-м часу дня подъехали
к крыльцу Покровского дома. Кити, сидевшая на балконе с отцом и сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.